* * *
Хмелеть от снега? - Чего же проще!
Такого снега сто лет не встретить!
И снова ветер поет над рощей,
И снова вечер, и снова трепет...
И снова руки... О, эти руки!
Куда бежать и кому молиться,
Чтоб отступили слова и звуки -
Остались руки, тела и лица?
* * *
Возвращается осень, сжигая листву на деревьях,
Возвращается ветер на крУги своя,
Будто не было счастья, любви и доверья.
И вчерашней печалью сегодня опутана я.
Рвутся струны и нити, бессоница вновь подступает.
Повторяется боль, как из песни забытой строка.
И цикады гремят, и проносятся птичие стаи -
Через годы и версты по мокрой траве я вступаю
В черный час, в черный день.
И гляжу в белизну потолка.
Все смешалось, сломалось, слилось в повторении странном.
То, что было надежно запрятано между теней,
Что оставлено там - за годами и за океаном -
Оказалось сильней.
* * *
Ветер снегом шуршит по стеклу,
Словно сотни мышей спешат -
Легионы слепых мышат
На Рождественском вечном балу.
Впереди двуглавый урод
О великой цели поет:
"Кракатук-кракатук-кракатук..."
О, несчастный мышиный народ!
Вас под елкой Щелкунчик ждет,
Облаченный в красный сюртук.
А на елке волшебный орех,
Словно Гаммельнской дудки магнит.
И под ветра безумный смех
Маршируют вперед они.
Безраздельна царская власть,
Но бессильна мышиная месть.
Им придется под елкой пасть,
Защищая чужую честь.
Оловянная сабля остра,
Ряд зубов ослепительно бел.
...А под елкой найдут с утра
Горку маленьких серых тел.
Сказочка
Прилетит вдруг волшебник...
А.Тимофеевский.
Уж не буду говорить о рифмах, и о кругозоре,
который позволил мне - причем без педанства! -
собрать в четырех стихах три ученые аллюзии,
охватывающие тридцать веков, насыщенных
литературой...
Х.Л.Борхес. Алеф
А того, что ты ждешь, не случится с тобой все равно.
Не напишут письмо, не подарят тебе эскимо,
Не примчусь я за тысячу верст поцелуем тебя разбудить.
Ты останешься жив, а не мертв. Но зачем тебе жить?
Семью семь богатырш, рота гномих, русалок пятОк
Обступили твой гроб и с надеждой глядят на восток,
Ожидая сей сладостный миг, как над гладями вод
Реактивный симург для спасенья меня принесет.
Встретят гомоном гуслей, свирелей и труб, как спущусь я на трап,
И подарят тулуп, с волколака три шкуры содрав.
И под белые рученьки, словно жених к алтарю,
Отведут меня к гробу, и чудо я им сотворю...
Ты проснешься мгновенно, как прежде умен и красив.
И воскликнет царевна: "Любимый, ты, кажется, жив!"
И руками всплеснув, проявИт нерастраченный пыл.
Я ж тихонько засну от упадка магических сил.
Ночью свадебный пир озарит лабиринты дворца.
И почтенный визир мне, и свита помашут с крыльца.
Одарив меня знатно, с поклоном проводят на борт.
Благо, им непонятно - теперь ты воистину мертв.
* * *
- Душа моя! Смешная замарашка,
дворняжка, промокашка, чебурашка,
игрушка!.. Отчего вздыхаешь тяжко?
Куда девался твой воздушный смех?
- Своей свободы плюшевой сиротство
не променяю я на первородство,
но все отдам за первородный грех!
* * *
Дай мне выложиться в фонетике,
не задумываясь над грамматикой!
Дабы высшей моей арифметикой
взмыть над падшей твоей математикой.
ИНОЙ ЛОТ
lot - 3.b: one's way of life or worldly fate.
Merriam Webster's College Dictionary
Идти не страшно, оглянуться страшно.
Такой еше вчерашний и домашний
Мой город смыт кипящею смолой.
За огненную занавесь заката
Ушел мой путь. Но непосильна плата.
Один стою меж небом и землей.
Зачем к тебе так долго мы взывали,
О мой гневливый и глумливый бог,
Коль соляные столбики вставали
Вдоль всех тобою избранных дорог?
И вот, единый праведник меж всеми,
В тоске бесплодной упадаю ниц,
Неся Содома прОклятое семя
Меж сладострастно сжатых ягодиц.
Syllabus
Мастерство ненаписанных писем one hundred and one
предлагается в зимний семестр по специальности "ностальгия",
время -- ночь, а профессор, как водится, пьян
или болен (диагноз -- поэзофрения).
Тема первая: воспоминанья и к ним ярлыки,
среди коих -- болгарские сигареты,
сто семнадцать мгновений тоски, коньяки,
философия, шахматы, треп до рассвета.
Тема следующая: скрещиванье цитат.
Многозначье -- в цене, многозвучье ценнее.
Для примера: "он был без вина виноват"
или "как в Dolce vita сыграть Дульцинею".
Напоследок займемся грамматикой снов.
Просклоняем по Фрейду, по Мерлину и по девице
Ленорман. Из беспамятства пыльных углов
извлечем то, что снилось, иль попросту может присниться.
На финальном экзамене выберите на вкус
адресата и тему, забудьте и то, и другое.
...а отличницы будут переведены в спецкурс
"Написанье стихов без лирического героя".
* * *
Слова не труд, слова не в счет,
поэт на деле - враль...
М.Щербаков
Моим стихам неведом стыд -
Который год подряд
Я про любовь пишу навзрыд,
Хотя и невпопад.
"Слова не труд, слова не в счет",
Не верю им сама.
Но почему который год
Я все схожу с ума?
А в жизни - дом, семья, уют,
В стихах - страстей разлет.
Они все врут, они все врут
Уже который год.
Но вновь с копейку белый свет,
И черен небосвод.
И от стихов спасенья нет
На много лет вперед.
* * *
Собираю себя из осколков
Ледяных искаженных зеркал.
В час бессонный меж псиной и волком
Нет различий. Звериный оскал
Одинаков что дик, что приручен.
Справа ль, слева - косматый двойник.
Если волк, то давно уже ссучен,
Если пес, неухожен и дик.
В полнолунье торжественным воем,
Дружелюбным виляньем хвоста
Я борюсь со своей немотою,
Но, однако, порода не та -
В конуре я скулю о свободе,
А в лесу не хватает тепла...
И гибрид, что противен природе
Умножают мои зеркала.
* * *
Золотистого меда струя из бутылки текла
Так тягуче и долго...
О.Мандельштам
Как мне унять графоманский навязчивый зуд
Каждое слово "мед" спарить со словом "яд"?
Под языком, как воспаленный зуб,
Ноет и ноет полурожденный ямб.
Время течет, близится страшный суд,
Медленно, медленно льется из бочки мед,
Снова колдунья варит змеиный суп,
А лилипуты доят ручных амеб.
Животноводство - неблагодарный труд.
Вот стихоплетство - это бальзам для душ.
Грянет заоблачный блюз архангельских труб
Полузабытым: "Тройка, семерка, туз"...
Это, наверно, чей-то дурацкий сон.
Впрочем, не мой. Дали б мне волю, я б...
Ну, а пока из переполненных сот
Медленно капает сладкий словесный яд.
* * *
Скоро осень. В садах
наливаются яблоки соком.
А какой-то летун-вертопрах
кувыркается в небе высоком.
То ли змей, то ли ангел,
то ль попросту шарик воздушный,
то ли призрак любви
безответной, запретной, ненужной.
Вот и осень. И листьям
недолго лежать на бульваре.
Неписание писем
по-прежнему в репертуаре.
В облетевших деревьях
не птицы гнездятся, а тучи.
И холодные ветры
терзают мой призрак летучий.
Но покуда с пустынных небес
зимний гром не ударит,
все парит то ли змей, то ли бес,
то ли сдувшийся шарик.
* * *
Переводчик-перевозчик,
между зыбких берегов
от родных болотных кочек
до Геракловых столбов
по веревочке словесной
дважды прожитой строки
твой паром ползет над бездной,
разделившей языки
в день паденья зиккурата...
* * *
Анне
"Так лист увядший падает на душу..." -
я все шепчу, по улицам бродя.
Еще один сентябрь разлит по лужам
потоками вчерашнего дождя.
Еще не осень, но уже не лето -
без номера квадрат в календаре.
Еще совсем чуть-чуть, и красным светом
лист вспыхнет в запоздавшем октябре.
О, время, на твоих односторонних
дорогах лишь кленовая ладонь
нас тормознет. Но снова в путь погонит
опавший сор сжигающий огонь.
Погрейся у осеннего костра,
моей души далекая сестра.
Предрожденственское
Ах, в эту зиму все неладно! -
Молчит замерзшая вода,
И волчьим глазом на Элладу
Глядит пустынная звезда.
В канун тысячелетней ночи
Мы собрались в последний раз.
Сивилла дряхлая пророчит,
Что прокричит три раза кочет,
И мир откажется от _нас_.
Играй же, Пан, на детской флейте,
Стучи копытами сатир.
И не жалейте, не жалейте
Языческий погибший мир.
Пляшите резвые дриады,
Топчите ведьмины круги.
Не все ль равно - какого ада
Нам уготовлены круги,
Когда простуженный и грубый
Борей погонит на ночлег,
И наши ласковые губы
Остудит снег.
* * *
Новогоднее счастье рассыпчатой снежною манкой -
Всем - побольше - и даром - всего!
Мы расчистим дорожки, и вытащим старые санки,
И камин разожжем, и устроим неспешную пьянку.
А наутро растает весь снег, и уйдет волшебство.
Мне бы только успеть запастись невозможной крупою
На весь год. Сколько каш я тогда наварю!
И тебя позову, на любовь свое свое сердце настрою,
Стол накрою, и белою льдистой икрою
Накормлю, зачарую, навек прикую к декабрю.
Будем жить-не-тужить и под толстой пуховой периной
Засыпать, поцелуя прервать не успев.
Но когда-нибудь, новой зимою недлинной
Я уйду, за долги расплатившись старинной
Снежной нежностью королев.
* * *
Летящий силуэт среди ветвей,
она напоминала жгучий перчик -
сама, как стебелек, а красный чепчик
манил меня последовать за ней.
Я, завывая, бросился вперед,
и вскоре оказался у избушки.
Мне было жалко бабушку-старушку,
но каждому положен свой черед.
А после - только пара глупых фраз...
Я предложил тебе расстаться с платьем.
И белое безмолвие кровати
жевало и заглатывало нас.
Но мир жесток к стареющим волкам
и, защищая нравственность нимфеток,
они меня вспороли по бокам
и выпороли больно напоследок.
И вот уполз я умирать в кусты,
терзаемый загадкою без толка:
меня сгубила жгучесть красоты
или изжога в животе у волка?
* * *
О, кухня! Храм предвечный, тайна тайн,
Наш женский крест - проклятье и почет.
На полочке лирический комбайн -
Он смелет чушь и воду истолчет.
Здесь память в банках, горькая как хрен,
И жгучий перец красного словца,
Проросший лук, как символ перемен,
Очаг - варить супы и жечь сердца,
Горшки, кастрюли, скалки и ножи...
Танцует пест тустеп по стенкам ступ...
Я убегу на кухню - ворожить
И сторожить. Там закипает суп.
* * *
Бессоница, горло в ангине, озноб.
Лениво листаю страницы...
С обветренных губ улетает в сугроб
Стрекозье словечко "дзуйхицу".
О, век-лицедей, зачарованный сон! -
Изящна придворная проза,
Цикады и цитры звенят в унисон,
Цветут хризантема и роза,
Искусный пейзаж, нарисованный из
Тончайшего волоса кистью,
И тянется клин куртуазных девиц
На праздник краснеющих листьев,
Идет землепашец с мешком на плечах, -
Твой мир и красив, и обилен.
Одна лишь беда - император зачах,
И лекарь дворцовый бессилен.
Звени же взахлеб, заводной щеголек,
Покуда на взводе пружинка.
Закладкою в книге озябший листок,
Заморского дерева гингко.
* * *
То ли в доме моем неуют,
то ли просто пою не о том.
Видишь, ласточки небо стригут
на лоскутья в полете крутом?
Утро муторно, полдень уныл,
вечер душу сосет из зрачков.
Слышишь посвист и чирканье крыл,
разрезающих ткань облаков?
Бормоча неживые стишки,
повторяю чужие ходы.
И ложатся стрекозьи стежки
ровно-ровно над кромкой воды.
В черно-белом аду игрока
неразменные пешки горят.
О, Психея, сестра мотылька,
примеряй подвенечный наряд!
* * *
Будучи женщиной от и до,
Я над черной водою совью гнездо,
Над тихим омутом, у реки,
По которой когда-то плыли венки,
А потом и та, что венки плела,
С развеселой песенкой проплыла.
Вот мой дом готов, не гнездо - дворец!
Там воркует муж, там галдит птенец,
Там спокоен сон, и вкусна еда,
И надежней нет моего гнезда!
Ни зиме холодной, ни злой беде
Не достать меня в родовом гнезде.
Но припомнив безумное "Хей-нонни-но!",
Я гнездо покину и взлечу на дно.
* * *
Находясь в состоянии самодовольства,
обнимаю тебя, как змея свои кольца
вьет, бездумно, бесцельно - увы! - безрассудно;
как - умаслить судьбу! - бьют на счастье посуду,
разбиваю строку, извивая упруго
мысль, по древу теку между блудом и другом
тем, библейским, ужом с кислым яблоком в пасти;
и трезвит, как боржом, непростительность счастья,
невозможность, нелепость, смешение сока и яда,
разверзается пропасть за стенами нашего сада,
жаркий ветер уносит синкопы вчерашнего джаза
вместе с листьями в осень, и поза становится фразой,
и сплетаются тени, как рифмы, удвоены нами,
и закон совпадений качает стальными крылами,
словно ангел-каратель, на нас заглядевшись в прицеле...
Только это неважно, поскольку мы все же успели.
Цыганский Пьеро
Коломбина - ах!
Коломбина - грех!
По ночам в кустах
Рассыпает смех,
А с утра бледна
Крутит антраша.
Не моя жена,
Да болит душа.
Коломбина - рай!
Коломбина - плен!
Скрыт святой Грааль
Меж ее колен.
И палач, и шут,
Вор и паладин,
Все к нему идут,
Только я - один.
Коломбина - стон!
Рот - искусан, ал.
Кто в тебя влюблен
Навсегда пропал,
На века забыт.
И острей чем стыд
Частокол ресниц...
Не допевши песенку до конца,
Переходит Пьеро на прозу.
И на блюдце крахмальном его лица
Киселем разливаются слезы.
* * *
На языке огня
раздается "Не тронь"
и вспыхивает "меня!"
И.Б.
Перечитаем стих,
на ковре у огня.
Значит так, на двоих
вышла одна фигня.
Слово не хуже тех,
устремленных в зенит,
обозначивших грех,
что древней пирамид,
что сильнее, чем рать,
что острее, чем нож.
Слова не подобрать,
не сбиваясь на ложь,
не оставляя шрам,
не прерывая срок.
Как обнажает срам
фиговый твой листок,
слово! - Удар крыла
первого из шести.
Чтобы, сгорев дотла,
истину обрести,
чтоб раскалиться всласть
в райском твоем огне,
слово! слепая страсть
стала немой во мне,
вырвавшись за края.
И, закусив губу,
слова не выбрав, я
заклинаю судьбу,
ту, что не в глаз, не в зуб,
целит свое копье.
Жарче смолы - внизу
тает тело мое.
Выбор слов невелик.
До чего же убог
и неуклюж язык!
...Благо, не между ног.
КОЛОМБИНА
У Коломбины звенит браслет,
румянец ее горяч.
Быстрее щелканья кастаньет
сменяется смех на плач.
Д Острее лезвия ножа
Е Натянута струна.
Н Кружу - дрожа, пляшу - дрожа,
Ь Над площадью - одна.
В Толпа - ковер из сотен лиц.
Е Не смотрит лишь один -
Ч Хитер, как бес, и быстр, как лис,
Е Услада тысячи девиц -
Р Беспечный Арлекин.
Н А в час ночной пустынен зал,
О Где зрителем Луна,
Ч Творю бесстыдный карнавал
Ь С другими, но - одна.
У Никто ни в чем не виноват,
Т Но бритвой под ребро
Р Один влюбленный долгий взгляд
О Цыганского Пьеро.
АРЛЕКИН
от первого лица
Пою о юной Коломбине,
Чей ярок цирковой наряд,
И, словно листья на осине,
Трепещут губы и горят.
И громкий смех, и быстрый шепот,
И полувсхлип, и полустон -
Все обличает женский опыт,
Наивный до конца времен
Обман без хитрости, без толку
Обмен улыбки на блесну...
Я усмехаюсь втихомолку,
Но дальше песенку тяну.
Пою о бледном, невезучем
Пьеро, ревнивце и лгуне.
Бормочет он, мрачнее тучи,
Бренча на порванной струне
О розах алых, девах белых,
О стрелах, что пронзают грудь.
А сам мечтает между делом
Оттрахать хоть кого-нибудь
В таверне на дрянной перине
Или завлечь на сеновал.
И липкий взгляд свой Коломбине
Вонзает в спину, как кинжал.
А я, насмешник, многоликий
шут, неудавшийся поэт,
листаю маски, словно книги,
плету, как кружево, интриги...
Но кто же обо мне споет?
* * *
стих с вариантами, читать по вертикали
Страсти к осени - тише, мельче,
А тоска - и черней, и горче.
Пропитались деревья желчью,
винным уксусом, кровью волчьей...
Что мне делать - рыдать ли, корчиться,
распластаться ли серой мысью?..
Но внезапно октябрь закончится
заоконной прозрачной высью.
С.Барская
Успокоиться? Не надейся.
Под плащом всех рябин багряней
Лицедействуй, прелюбодействуй -
С оборванцами-октябрями.
Утро раннее, травы в инее. Жар каминный, кармин румянца,
Воспаряет душа в дыхании. Горечь рома, заполночь пьянка.
Возвращаясь в пространство синее, И в объятиях Розенкранца
Не забудь загадать желание. Засыпает Кармен-беглянка.
Не волнуйся - оно не сбудется, Здесь тепло и закрыты шторы.
Не горюй - все пройдет когда-нибудь. Дрожь дождя подождет снаружи.
Уплывает рассвет по улице Утомленные спят актеры.
Все печальнее, все туманнее... Страсти осенью - тише, глуше...
Но за ворохом слов, за веером
Опустевших к зиме ветвей
Я останусь высохшим деревом
На пуантах больных корней.
* * *
...с тобою мы схожи, как сходятся ветер и сталь.
Помнишь ли ты, как мы закаляли сталь,
в крови и ошметках губ от морозного поцелуя?
Каждую зиму я (до сих пор!) становлюсь femme fatale,
Но никогда не ревную.
Март разделяет год на после и до.
День поедает ночь. В предвкушении лета
Каждая птица стремится в родное гнездо
Навстречу ветру.
Грубый Борей хлещет лицо до слез,
Нежный Зефир щиплет струны отцовской арфы.
Время пришло для ежегодных метаморфоз
Из Магдалины в Марфы.
Днем не видать ни зги - значит пора к врачу,
Пусть пропишет очки потемней и белладонну в каплях.
Я зажмурюсь, но на изнанке век отличу
Сокола от цапли.
Плоть возвращается в слово, время движется вспять,
Сокращая скорость падения на километры.
Я - само совершенство, но и мне приходится ждать
Перемены ветра.
А в сентябре, когда год завершает круг,
и в заповедных садах наливаются яблоки соком
Бросив гнездо, я полечу на юг,
Ветру подставив левую щеку.
* * *
Те слова, что - боже! -
и сказать нельзя,
напишу, по коже
языком скользя.
Нежные ошибки
в невидимой строке
к уголку улыбки
сбегают по щеке.
Песенка
Две карты направо, две карты налево -
веселый расклад.
Козырная бубна, кошерная трефа
не в лад, невпопад.
Румяное яблоко кружит по блюду,
а где же Парис?
Я вас позабуду, помою посуду,
уеду в Париж.
А после в Бомбее, в Шанхае в притоне
напьюсь допьяна.
И сердце, как сонная муха, утонет
в бокале вина.
Две карты налево, две карты направо -
сдавай, не жалей!
и ляжет шестерка дешевой забавой
под двух королей.
Унылое порно. Пакетик попкорна
в последнем ряду.
На бледном экране к отелю покорно
в тумане бреду.
Настольные игры, постельные тигры,
смятенье в крови.
А утром наплывом покатятся титры.
Конец. C'est la vie.
Две карты без масти, крапленые страсти,
азарт и расчет.
И мечет то слезы, то счастье
дурак-банкомет.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
- Пенелопа -
Заунывно ослепшая воет собака,
к клепсидра звенит: тик и так, тик и так...
Двадцать лет возвращаешься ты на Итаку,
хитроумный дурак!
Двадцать раз на руинах загубленной Трои
прорастала трава по весне.
Возвращались герои по двое, по трое,
приводили коров и красоток. Ко мне
доходили лишь слухи:
Каллипсо, Цирцея, теперь Навзикая -
нимфа, ведьма, царевна - свежи и легки...
На дворе у старухи,
грозной бронзой бряцая,
гомонят женихи-петухи.
- Телемах -
Пляшут солнечные зайчики на шлемах.
- Эй, наследник! Пьем за матушку до дна...
И Эгейское им море по колено,
И Елена никакая не нужна.
- ...бесхозяйственна. - А мне какое дело!
- двадцать лет для свекра саван не соткет.
- Но зато гляди какое тело!
И стабильный хоть и маленький доход...
А она их развлекает разговором,
тихими улыбками дразня,
и сияет со стены немым укором
лук отцовский, неподъемный для меня.
* * *
Меня железный стережет забор,
а птичий табор волен за оградой...
Поспешно прошепчу я: "Мутабор"
безлунной ночью перед звездопадом.
Рука всплеснет изысканным крылом,
и шея станет мраморной и длинной.
А птица обернется королем
в парадном менуэте журавлином.
лети ко мне, калиф, на полчаса,
сплетем свои пернатые объятья,
покуда не распорет небеса
стрела, освобождая от заклятья -
пух на подушки пустят, а перо
распишет вензеля чернильных кружев,
а призрак цапли выгнется остро
туда, где сокол в хищном небе кружит.
О, мой безумный, сорок первый брат!
Души моей чужая половина!
Нас различит лишь королевский взгляд
через прицел осенней паутины.
Одной стрелой двух птиц - достойна цель...
Рассвет чадит, кровавый, как костер.
И плачет венценосный журавель,
не в силах прокурлыкать: "Мутабор".
* * *
...и отраженьем новогодней елки,
я в зеркалах сияла и летела...
из недописанного.
Изменяю себя, изменяюсь, меняю на рынке
пару чувств безразмерных, разношенных словно ботинки,
горстку высохших слов, может, вспыхнет чешуйкой женчужной -
то, что было волшебным, а стало пустым и ненужным.
Изменяю себе, без вины приползая с повинной.
Мчит синица моя за моря, заблудившись в строю журавлином.
В суете повседневной рассыпалось прахом доверье,
А на маске моей пообломаны синие перья.
Свет звезды вифлеемской померк, скоро елка покинет свой угол.
Нескончаем четверг, и в камине не пламя, а уголь.
Все принцессы, герои - лишь кучка раскрашенных кукол.
Одиноко в копилке гремит неразменный мой рубль.
То, что было стихами, завянет дурным анекдотом.
Завязали с грехами - безбожными стали субботы.
Но назло январю, вдруг сработает старое слово -
"мутабор, мутабрем, мутабрю..." - повторяю я снова.
* * *
Растворяюсь в воде поднебесной,
сгораю в огне неземном,
крохи трапезы пресной
запиваю прокисшим вином.
Претворяю багряную влагу
в слова, оставляя осадок на дне.
Притворяюсь для вящего блага
счастливой вполне.
Разминаю упрямую глину,
латая скелет без ребра.
Разминувшись во времени на
полстолетья иль просто застряв во вчера,
повторяю латынью старинной:
"буду изменена"
Древнегреческое
...ты однажды закроешь глаза, а проснешься не здесь,
там струит из забвенья и пепла тяжелую взвесь
ядовитая Лета.
Черный лебедь приносит в отточенном клюве недобрую весть,
и корячится, ляжки раздвинув, забывши про спесь,
блядовитая Леда.
Там от гнева купальщицы-девы оленем бежит Актеон,
и несется собачая стая вдогон
по горам и по долам.
Деянира готовит для мужа нарядный хитон,
и к отплытью свой челн снаряжает Харон,
чтоб поспеть за оболом.
По полям асфоделей, беспамятных теней среди
вечной жаждой гонимый за жертвенной кровью бреди,
непокорный и дикий.
Но когда я, звенящую лиру прижавши к груди,
за тобою сойду - бог тебя огради
на тропе Эвридики.
* * *
А за то что любить не дано и забыть не дано
путеводная лунная нить в слуховое уходит окно,
как удачливый вор, покидает чердачный бедлам,
а потом - через частый забор запрещенных моих гексаграмм,
меж околиц и лиц в безграничный небесный пустырь.
О, разумный мой принц, заезжай, навести монастырь,
падай ниц, подари на икону богатый оклад.
На заре поплывет благовест. Сладкий грех замолят
сорок тысяч невест, сорок тысяч чистейших сестер.
А я выйду во двор и тихонько скажу: "Мутабор..."
Ветер жарко вздохнет и с размаху толкнет под крыло.
Воздух вязок, как мед, - с непривычки летать тяжело.
Но по звездному ситцу, по лунной всевластной тропе
неуклюжая птица взлетит, чтоб забыть о тебе.
Над ухоженным садом, где негу свою утолив,
за надежной оградой без снов отдыхает калиф
среди гурий и пери, над хмурой громадою гор,
над ладонями прерий, над нежной прохладой озер,
над морским перламутром протянется нить на восток,
где распустится солнце под утро, как жаркий цветок,
где над глиной иссохшей ликует и дышит лазурь куполов.
Только сети раскинул по крышам палач-птицелов.
И стрела, ядовито звеня, полетит по пятам.
Он подхватит меня, пробормочет: "Проклятый мутант!"
Серый саван совиный, последний посмертный наряд -
ожерельем карминным некрупные капли горят.
И пернатому телу пусть пухом остынет земля.
Слишком сильно хотела забыть своего короля.
* * *
И героем чужих снов
ты войдешь в заброшенный сад,
где среди корявых стволов
до весны одуванчики спят,
где усталый выцветший лист
опадает сухим дождем...
Ну, пожалуйста, мне не снись,
я боюсь остаться вдвоем
даже там, за забралом век,
где когда-то, цветущ и дик,
первородный сад, а не грех
из мечтаний моих возник,
тот, где яблоком, что не сорвут,
затерялась в ветвях луна,
где две тени упали в траву,
а осталась лежать одна,
где струился шмелиный джаз
золотистой волной из сот,
там уже не припомнит нас
ни трава, ни цветок, ни плод,
там сегодня выпадет снег
пухом ангельского гнезда
и покроет и сад, и грех
навсегда.
И.Б.
...ниоткуда, с любовью...
...из ниоткуда в никуда...
по заветному рыбьему слову, из гипербореи with love,
из варягов в ахейцы, под парусом черным, стремглав
по волнам эгегейских морей полетит наша джонка,
где медузы горгоны пленительный взгляд сквозь крыло
мягкотелых медуз под водой обращает в стекло,
преломившись в слезинке ребенка.
наблюдаем устало, как пляшет под килем сервиз.
а потом, разбиваясь, они опускаются вниз,
оседая на дно стеклотарой,
чтобы шлиман-шлимазл, воссоздав из осколков стакан,
раскопал бы когда-нибудь сказочный остров буян
на пути из троянцев в татары.
сколь бы чистым и нежным ни быть, все равно суждено
застывать, разбиваться, ложиться на дно,
- nonny no! - успокоиться в иле,
и утративши форму и цвет, ожидать невпопад,
чтобы твердые пальцы и пристальный взгляд
хоть прозрачность стекла оценили.
раскопавший античный осколок, прости,
лишь единожды в жизни прямые пути
нас сведут, подчинившись евклиду,
чтоб потом развести по бескрайним морям.
ведь стеклянные бусы милы дикарям,
а для прочих ни проку, ни виду.
расстояние лечит вернее чем время. и тут
мудрый кормчий проложит надежный маршрут,
на столетья вперед распланировав наши невстречи.
но тоскливое слово "люблю" обживает гортань,
будто ссыльный овидий, заброшенный в тьмутаракань
нашей косноязыческой речи.
потому ли, безумством безумство поправ,
в никуда, ниоткуда, под парусом черным, стремглав,
понимая, чем небо грозит нам,
без надежды, без веры петляем назад и вперед,
вдруг зубастые скалы на миг приоткроют проход
меж слепою фортуной и глухонемой немезидой?
Герда
Станет свистеть и петь
свадебная метель.
Нам же расстелет степь
snowqueen size постель.
Скажешь: "ОК", мой Кай,
вспыхнувший без огня,
вечностью не играй,
смертность - твоя броня.
Буквы из острее льдин,
лезвий твоих коньков.
Нежный мой господин,
в сердце чужих снегов
я проберусь вослед,
верности не тая.
Помни: "Забвенья нет!"
Герда. Всегда твоя.
Кай
Опять у меня в глазу кривое стекло
даже в подаренных розах легко нахожу уродства
и, не познавши добра, вижу повсюду зло
было бы только за что против него бороться
было бы только с кем, можно найти и где
для раздвигания ног места много не надо
а с другой стороны, счастье оно в труде
a вовсе не в теплоте тела, что ляжет рядом
кстати о теплоте, трение плавит лед
под острием конька или в глубинах тела
кстати о холодах, завтра ведь новый год
и исполненье грез - мало ль чего хотела
мое ледяное сердце лопнет на сотни кусков
ты соберешь осколки, быстро решишь задачу,
чтоб получить в награду пару новых коньков
и весь белый свет в придачу
* * *
...источает мирру и мускус
ночь - последний прощальный искус.
в черном небе раскрыт гибискус
темно-розовым жадным ртом.
мы проснемся холодным утром
сердце станет пустым и мудрым,
и мускат превратиться в уксус,
только это будет потом.
Это будет. Ну, а покуда
пьем последние капли чуда,
воспаленные нежные губы
тихо шепчут: "не за... прощай..."
Мы с тобою - инкуб с суккубом,
чистота и блаженство блуда,
два горба одного верблюда,
что бредет в заигольный рай.
Постараемся улыбнуться,
счастье наше бьется, как блюдце,
и осколки летят со звоном
в бога, в душу, и в глаз, и в бровь.
Утро близится непреклонно,
до свиданья, мое верблюдство.
ведь никто не открыл закона
притяженья верблюжьих горбов.
* * *
Здесь заперто. Стоит запрет тесовый.
Его не снять ни сталью, ни огнем.
Желания - разбуженные совы
ломают крылья слепо белым днем.
Хоть хитроумный не проникнет вор,
но бьются птицы о глухой забор.
Здесь заперто. Висит запрет амбарный.
Добро (и зло) останется целей.
Но похоти тяжелый газ угарный
бесцветной струйкой лезет из щелей,
ни запаха, ни вкуса - только дрожь
в коленках и украдкой взгляд, как нож.
Здесь заперто. Лежит запрет надгробный -
последняя посмертная печать.
слов опоздавших черные сугробы
жестокий холод камня не смягчат.
не все ль равно - молчать или кричать -
game over. Проиграли оба.
Баллада о смоле
я грущу о тебе, о судьбе, о себе,
о тропинке извилистой, что к пунтру "Б",
покидая пункт "А", никогда не вела,
а терялась в трех соснах, где летом смола
истекала и таяла солнечным днем,
а зимой застывала почти янтарем,
а потом,завалившись в кармана дыру
согревала ладонь на холодном ветру,
ту ладонь, что горела простудным огнем
и скрывалась от света в кармане твоем,
в том кармане, где пачка дрянных сигарет
и счастливый трамвайный билет.
... много лет.
твердо выучив десять отличий добра ото зла,
ощущаю, как плавится и закипает смола
от касания пальцев, и память пускается вспять,
и мучительно хочется заново путь потерять
и бессмертной букашкою влипнуть в янтарь,
в запыленный июль, в заметенный январь,
в три сосны заповедные, в каплю смолы на коре,
и за вечность ни разу не вспомнить о зле и добре.
* * *
там где лета вливается в зиму
и в тумане не видно ни зги
мы своих оставляем любимых
и идем по воде как круги
проходя друг сквозь друга немые
утерявшие шепот и крик
по полям асфоделей не мы ли
в хороводе чужих эвридик
двойники отражения тени
черно-белою вьюгой кружим
страстной силой твоих песнопений
нас орфей не утянешь к живым
красок нет во владениях смерти
все оттенки размыла вода
краснощекой настойчивой герде
никогда не добраться сюда
робкой вербою гордой геранью
кислым яблоком в летнем саду
заигравшись в стекляшки за гранью
я к тебе никогда не приду
зря девчонка рыдаешь так горько
ты моих не касайся кругов
вырезают по сердцу восьмерки
золингенские бритвы коньков
* * *
Гамлет с Офелией режутся в поддавки
на берегу реки.
Лучше бы в домино.
А на воде прыгают поплавки.
Время идти на дно.
На берегу, в ворохе летних трав
много иных забав
для молодых девиц.
Милый мой, ты не прав,
так не играют в блиц.
Время конем идти, на часах без пяти.
Буду венки плести,
думай пока.
Глупая рыба путается в сети,
плещет река.
Умная рыба спрячется в глубине.
Наклонись ко мне,
пропусти свой ход.
Будем вместе лежать на дне,
ну и что, что цейтнот?
Не трусь! Видишь, я поддаюсь,
падаю и смеюсь.
Нас обнимет вода.
- До свидания, грусть.
- Здравствуйте, никогда.
|